Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери - Страница 104

104

— Мне казалось, что они могут как-то перераспределять богатство? — сказала она отцу, вернувшись на корабль.

— Не думаю, что монахини находятся достаточно высоко в пищевой цепочке, — ответил он.

На монастырских печных трубах свили гнезда аисты. Увидев их, Елена чуть не расплакалась.

Канал был достаточно узким, и «Персефоне» пришлось двигаться обратным ходом, кормой вперед. Севилья казалась спокойной и желтой от света электрических фонарей по берегам канала. Корабль двигался медленно. Дома на берегах редели. Елена пыталась вспомнить, куда они направляются теперь… Лиссабон. Потом домой. Перелет до Лондона и оттуда — к себе, в Чикаго.

Льюис выглядел усталым еще до того, как путешествие началось. В аэропорту он пробормотал:

— Елена, погоди, — и оперся на трость в середине очереди на досмотр.

Она поняла, что ему следовало бы передвигаться в инвалидном кресле, и с болью в сердце вспомнила, как он всегда наотрез отказывался садиться в коляску. Собравшись с духом, она все равно спросила, и, к ее изумлению, отец кивнул — он тяжело дышал, не открывая глаз. Служитель аэропорта прикатил кресло, и Льюис утонул в нем, скрестив руки на груди. Трость торчала над ним, как посох пастыря. Елена путешествовала мало, Льюис разъезжал постоянно; для него такие ситуации стали привычными, Елена же нервничала, глядя, как проводник катит кресло к выходу на посадку. Она видела, как отец сидит свесив голову, и призналась себе, наконец, что он страшно стар.

— Когда это случилось? Всегда был в порядке и вот…

Ее мать скончалась в феврале. На корабле Елена заняла ее место. Она спала на узкой койке, где должна была спать мать, ела безвкусную еду, изначально предназначавшуюся для матери. Льюис с достоинством принял отсутствие Норы; он говорил: «Твоей матери бы понравилось» или «Твоя мать всегда делала так», — но никогда не давал Елене почувствовать, что предпочел бы ей компанию жены. В детстве Елена как-то украла материнскую помаду и спустилась на завтрак с алыми губами. Родители только переглянулись с улыбкой и сделали вид, что не заметили отпечатков губ на стакане дочери. Так же и тут. Елене — сорок пять лет, и она много младше любого пассажира судна.

Другие пассажиры ходили по палубе парами. Все они были седыми и сгорбленными, но поразительно дополняли друг друга: все мужья наклонялись к женам, когда те шептали им что-то на ухо, все тщательно наряжались к обеду, держались за ограждение, сжимая в другой руке бокал вина или коктейль. Елена подумала об Эване: «Через сорок лет мы с ним выглядели бы так же?» Когда она познакомилась с Эваном, ей было двадцать восемь, а ему тридцать шесть. Ей долго казалось, что он вот-вот сделает ей предложение, и она терпеливо ждала. А через четырнадцать лет, когда он бросил ее и женился на девушке вдвое ее моложе, Елена поняла, как была наивна и доверчива и какой сволочью был он; но что уж теперь, она впала в тихую, непреходящую ярость.

Она была бы не прочь что-нибудь выпить, но летаргия не отпускала ее от борта. Канал как будто отматывался от корабля, и у Елены возникло ощущение, что время отматывается назад, что прошлое можно исправить. «Отец бы не постарел, мама бы не умерла, Эван вернулся бы, и у нас были бы дети, все было бы по-другому, я изменю все. Я все изменю». Из-за ее спины выплывали деревья и дома. Канал расширялся, теперь в нем попадались лодчонки. Скоро судно развернется и пойдет носом вперед. Все вокруг поглощали темнота и расстояние.

Одна из женщин недалеко от Елены уронила трость, и ее муж с трудом нагнулся и подобрал женину потерю. «Как он заботится о ней, — подумала Елена. — Обо мне никто не заботится; всегда я за кем-то ухаживаю». Ребенком она была очень робкой, боялась незнакомцев, грома, соседского пуделя, эскалаторов, всего нового, громкого — по сути, всего, что двигалось. Мать не отпускала ее далеко от себя, целовала в ушко и шептала ободряющие слова. Отец привозил смешные презенты — малюсенький шелковый зонтик из Парижа, жестянку зеленого чая из Киото.

— Все хорошо, маленькая, я с тобой. А теперь задай им.

Я профукала свою жизнь.

Она представила себе клариссинок в аккуратных монастырских кроватях, в безопасности своей веры. Хорошо, наверное, верить. Льюис и Нора к религии относились с безразличием. Лет в десять Елена спросила их про Бога. Льюис отвел ее в синагогу, Нора сводила в церковь, а потом родители осторожно спросили, хочет ли она еще раз посетить одно из этих мест. Уловив отсутствие у них особого энтузиазма, Елена ответила «нет». Теперь она задумалась, во что верит ее отец сейчас, когда он так близок к смерти, когда смерть уже забрала ее мать. «Он ничего не боялся». Сегодня он с улыбкой смотрел на танцующих.

— Не желаете? — спросил он у дочери.

— У тебя же сердце, — ответила Елена.

— Так не я, ты должна танцевать. Иди же.

Она только покачала головой и осталась сидеть рядом с ним.

Елена перегнулась через борт. Где-то там была вода, она слышала ее плеск. В первый день на корабле капитан собрал всех пассажиров. Им показали, как пользоваться спасательными жилетами и куда идти, если завоет сирена. Им сказали, чтобы ни в коем случае не пытались нырять с борта судна: до воды очень далеко, можно свернуть себе шею или утонуть. Тебя могут сожрать акулы. Тебя могут вообще никогда не найти.

«Как я хотела бы отдать ему остаток своих лет, — подумала Елена. — Папа знал бы, что делать с дополнительной половиной жизни. Для меня это только обуза». Она закрыла глаза и попробовала молиться. Потом вдруг почувствовала себя дурочкой.

104